Апатия: Без ума, без чувств, без чести

Оригинал взят у в Без ума, без чувств, без чести

Дикарские законы и законы для дикарей

Закидать камнями женщину, посмевшую закричать под насильником — вот ваше правосудие. Вы дикари и калеки, и вас стоило бы пожалеть, — но вы жадные, тупые, криворукие, завистливые, похотливые калеки, и жалеть вас противно.

Листая архивы «Daily Mail», я натолкнулся на прошлогоднюю статью о пакистанской девушке Кайнат Сумро. Когда Кайнат было 13, её изнасиловали четверо мужчин. Они похитили её у деревенской лавки, когда она остановилась там, чтобы купить игрушечную куклу, и три дня «развлекались» по полной программе. Каким-то чудом девочке удалось убежать.

По мнению односельчан, это нанесло тяжёлый удар по «чести семьи» Кайнат и всей деревни, и единственным способом «смыть позор» должно было стать убийство девочки. Поскольку убийство не произошло немедленно, «опчество» (социальное устройство пакистанской деревни сильно напоминает деревенскую общину пореформенной России) возбудилось и потребовало, чтобы отец Кайнат исполнил «долг» и, как всякий «честный мусульманин», удавил своего ребёнка.

И вот тут-то всё и началось — то, из-за чего история стала достоянием медиа —

— отец Кайнат оказался «бесчестным человеком» и убивать дочь отказался. Семья Кайнат была вынуждена бежать в Карачи. Впрочем, «обчественное мнееееение» настигло их и там. Вероятность того, что семье удалось или удастся в будущем добиться хоть какого-то подобия правосудия, стремится к нулю, поскольку «государство» в Пакистане предпочитает в такие коллизии не вмешиваться и активно сопротивляется попыткам вовлечь его в «разборки». У жертвы изнасилования в Пакистане в случае обращения в «полицию» гораздо больше шансов быть избитой и/или изнасилованной «полицейскими», нежели получить защиту и надеяться на расследование совершённого против неё преступления. Уместно вспомнить, что, согласно т. н. «шариату», т. е. своду постановлений на основе полубезумных бредней и троглодитских обычаев эпохи раннего палеолита — странно, что там нет «закона» о съедании жертвы изнасилования, например, ради сохранения «семейной чести» — женский голос в свидетельских показаниях равен половине мужского. С таким «судебным кодексом» далеко не уедешь.

Проблема в том, что далеко не все это понимают. На Западе вопрос с убийствами «во имя чести» постоянно саботируется левым феминизмом. Основной посыл горе-дискутантов состоит в следующем: женщин угнетают везде, только формы угнетения разные. Надо сказать, поборницы равенства тут на удивление последовательны: «поставить 13-летнюю девочку на хор и убить за это» и «меня не назначили директором всего» для них — одно и то же: угнетение!

Но для нормальных людей между этими «видами угнетения» — и, прежде всего, их отражениями в законодательной и правоохранительной практике — существует всё-таки огромная, принципиальная разница. Этой темы я уже касался в одной из своих заметок, но, разумеется, до её полного, исчерпывающего раскрытия ещё далеко.

В ход также идёт неотразимый, по мнению левых феминисток, аргумент: приравнивание убийства ради «чести» к семейному насилию.

Однако убийство «чести» нельзя, строго говоря, классифицировать как случай семейного насилия. Вообще, в Европе семейное насилие — отнюдь не исключительно мужская прерогатива. Например, в Финляндии оно чуть ли не поровну распределено между мужчинами и женщинами. (Это, безусловно, отражает истинную ситуацию с равноправием.) Кроме того, семейное насилие — чаще всего импульсивный акт, нередко совершаемый в состоянии аффекта, под воздействием алкоголя и т. д. В частности, поэтому речь в полицейских протоколах и судебных вердиктах в основном идёт об убийствах по неосторожности, нежели о предумышленных, спланированных убийствах. В случае с убийствами «чести» картина совершенно иная: здесь мы имеем именно хладнокровное убийство, осуществлённое по предварительному сговору и в соответствии с чётким планом. В английском языке, кстати, существует аж три разных слова для обозначения убийств: manslaughter — убийство по неосторожности, killing — «просто» убийство и murder — умышленное, спланированное убийство.

Нет никакого сомнения, что между «убийством в семье» и убийством т. н. «чести» также существует гигантская разница. Прежде всего, это социальная приемлемость такого убийства, отношение к нему как со стороны общества, так и со стороны членов семьи убийцы и жертвы, и, что особенно важно, самого убийцы. Не будет преувеличением утверждение, что ни один из семейных убийц в европейской стране, в Австралии или в Америке не сможет выйти из здания суда или, больше того, из полицейского участка «просто так». Даже в редких случаях оправдания по суду нравственная оценка содеянного вряд ли будет оправдательной или, тем более, поощрительной. Я также ни разу не слышал, чтобы обвиняемые апеллировали на суде к какой-то там «чести» или оправдывали свои действия её «защитой». По крайней мере, озвучить на суде подобное в качестве «причины» или «мотива» для убийства — это гарантированный способ обеспечить себе отнюдь не смягчение, а, скорее, ужесточение приговора. Ни один адвокат не предложит своему подзащитному использовать такой аргумент на суде — разве что с целью упрятать обвиняемого не в обычную тюрьму, а в спецклинику для опасных психов. Никогда родители, братья, сёстры или другие родственники убийцы не подступают к убийцам с требованиями убить «ради семейной чести».

И уж точно невозможно представить себе, что отец «ради защиты семейной чести» убьёт свою изнасилованную 13-летнюю дочь.

А теперь давайте посмотрим, что происходит в мусульманской стране, в Турции или в Пакистане. Здесь убийства «чести» — не спонтанные инциденты, совершаемые какими-то несчастными безумцами. Это всегда — всегда! — убийство, совершаемое не только хладнокровно, не только по предварительному плану, но и участвует в нём не только жертва и убийца, так сказать, «один на один». Убийца в этом случае убивает ради не только своей «чести», но «защищает» т. н. «честь» семьи, клана, общины. В случае, упомянутом выше, община требовала, чтобы отец убил дочь. От него ожидалось, что он поработает палачом от имени и по поручению деревенского «обчества».

Но и это ещё не всё. Убийство ради «чести» всегда, во всех случаях, везде есть коллективное, осуществлённое по предварительному сговору нескольких лиц, преступление. Нередко убийцей назначают самого младшего из сыновей, а то и несовершеннолетнего — чтобы избежать или сократить срок тюремного заключения (там, где за такое убийство хотя бы теоретически можно попасть под суд). При этом жертва, как правило, лишена возможности не то, что сопротивляться, а даже спрятаться, убежать или каким-то иным образом уйти от назначенной расправы. Все члены семьи или клана, включая жертву (!), осведомлены о том, что должно произойти. Семья, клан, «обчество» выступает тут как организованная вооружённая преступная группировка — и должна быть наказуема соответствующим образом, как банда.

Кроме того, убийство ради «чести» глубоко укоренено в т. н. «культуре» этих «обчеств», принимается ими, востребуется и институционализируется. Это глубоко традиционное «решение проблемы», вызванной изнасилованием маленькой девочки. (Ниже я остановлюсь на этом подробнее.) Поэтому «преступление» отца Кайнат ещё страшнее «преступления» его дочери: он нарушил Традицию. А что может быть ужаснее для дикаря, чем это?! Разумеется, за столь ужасающий акт семья Кайнат подверглась изгнанию.

Очевидно, что «культура», в которой:

1) маленькую девочку можно изнасиловать толпой и не понести за это никакого наказания отнюдь не потому, что преступники неизвестны (спросите себя, в какой деревне такое возможно, и ваши сомнения развеются), и

2) изнасилованную маленькую девочку нужно убить, чтобы защитить «честь» того самого «обчества», которое не имеет мужества наказать преступников,

— это до такой степени непредставимая для нормального, рационально мыслящего человека дикость, что даже «варварством» её назвать нельзя: у исторических варваров за подобные преступления всё-таки наказывали преступников, а не жертвы. Когда римляне столкнулись с варварами, те — и довольно давно — уже миновали подобную стадию «обчественного» недоразвития. Совершенно не подлежит никакому сомнению, что подобная «культура», равно как и «религия», хоть в каком-то виде легитимизирующая такую дикость, такую вершину противоестественного безумия, для описания которой и слов-то в языках цивилизованных людей давно не существует, должны без всякого промедления и сопливых сантиментов уничтожаться хотя бы там, где цивилизация с ними непосредственно сталкивается. Вместо этого толераствующие придурки страдают от когнитивного диссонанса: как же, ведь все культуры равны, а ислам — это богатая духовность и самобытная культура?! Поэтому обсуждение — дискуссии вида «надо уничтожать — не надо уничтожать» тут совершенно излишни — каким именно способом поскорее и понадёжнее истребить эту несказуемую мерзость, чтобы не дать заразе распространиться — даже не начинается, а вместо этого, крайне необходимого и неотложного, обсуждения заводится шарманка про «тоже угнетение» или «семейное насилие». Доходит до абсурда: некоторые судьи смягчают приговоры убийцам из-за того, что такие убийства — «культурная особенность» в том месте, откуда дикарь, совершивший убийство, сбежал много лет назад!

Здесь мы имеем ещё один крайне важный аспект первобытной правовой, с позволения сказать, «культуры», свойственной в той или иной мере любому традиционному обществу. Это явление криминальной проекции, когда вина за преступление перекладывается с преступника на жертву. Отголоски этого чудовищного пережитка архаичного, дорационального сознания можно встретить сегодня даже в цивилизованных странах, а в странах, так и не прошедших до конца путь социально-когнитивной модернизации, например, в России, это явление цветёт и пахнет нестерпимо. Характернейший образчик такой проекции — это обвинение жертв изнасилования в провоцировании насильника: «сама виновата», «нечего короткую юбку напяливать» и т. п. В полностью дорациональных обществах, таких, как исламское, проекция и вовсе считается социальной нормой. В этом заключается одно из фундаментальных оснований отношения к жертве преступления как причине преступления. В рамках дорациональной парадигмы это не только приемлемо, но и необходимо. Из такого отношения проистекает вульгарный солипсический подход к случившемуся. Как маленький ребёнок, закрыв ладошками глаза, радостно хохочет — он «обманул» взрослых, он «спрятался» — так дикарь, уничтожая жертву преступления, уничтожает его «причину», а, следовательно — в его понимании — и само преступление. Для дикаря в этом нет ничего невозможного: вера в сверхъестественное предполагает в том числе и попытки сделать бывшее небывшим посредством неких ритуальных, бессмысленных действий. Все мы помним исторический курьёз с поркой моря, великолепно отражающий когнитивный подход дорационального сознания к реальности: виноваты все, кроме меня — стихия, другие люди, обстоятельства, бог, дьявол, духи и пр. Сам троглодит никогда ни в чём не виноват: его обманули, заставили, вынудили, спровоцировали, уговорили — да что угодно, «только не я».

Для дикаря также характерно отношение к закону как к повелению: принудят — исполню, не принудят — нарушу. Не в последнюю очередь поэтому правительства некоторых богоспасаемых державушек расставляют по жлобу у каждого столба, глядя сквозь пальцы или вовсе закрывая глаза на их жадность и мздоимство, ибо не без оснований сомневаются в благонадёжности подданных, коль над ними не нависает тень городового. (Я не случайно употребил слово «подданные» — понятие «гражданин» к дикарю, не понимающему ценность закона и необходимость его соблюдения, не применимо.) Никакой внутренней мотивации к соблюдению закона у дикаря нет, рационально осмыслить необходимость и естественность, императивную сущность правовых норм и регулирующего их законодательства он не в состоянии, причём дикарь может обладать учёной степенью, но его дикарской сущности это не меняет. Дикарь всегда ведёт себя, подобно ребёнку: он постоянно испытывает всё и всех вокруг на прочность, вечно пытается засунуть палец в розетку, и если оттуда его немедленно не шарахнет электрическим разрядом так, чтобы он откусил себе язык, дикарь продолжит своё «исследование» и выдернет всю проводку с мясом, а потом и вовсе дом по кирпичику разнесёт. И никогда, что характерно, не признает своей вины: виноваты будут розетка, проводка, дом или, на худой конец, хозяин — «почему не остановили?!» У дикаря нет индивидуальности — он часть семьи, клана, племени, поэтому ответственность за поступки он несёт только коллективно, индивидуальное наказание для него не существует, в «лучшем» случае он понимает его как несправедливость, направленную против того, частью чего он является. Понимание — точнее, непонимание этих, в общем-то, несложных вещей — делает систему правового государства беспомощной и уязвимой при столкновении с троглодитами, с их готтентотской «моралью» и людоедской «культурой».

Надо сказать, что исламские активисты внимательно отслеживают публикации, касающиеся убийств «чести», и немедленно начинают строчить гневные комментарии вида «это не ислам», «ислам это запрещает» и пр. Вероятно, они сами не отдают себе отчёта в том, что занимаются самой что ни на есть дикарской магией: отрицая факт, они уверены, что таким образом отменяют его. Между тем реальность свидетельствует: ни в одной стране с преобладанием исламского населения, там, где убийства ради «чести» укоренены в традиции, никакого позитивного воздействия на эту традицию ислам не оказывает. Ислам не только не мешает ревнителям «чести» убивать девочек и женщин, но поощряет их, насаждая отношение к женщине как придатку семьи, собственности, роду движимого имущества и товара. И представители этих «культур», апеллируя к толерантности и мультикультурализму, смеют требовать к себе уважения, мало того — права следовать своим троглодициям вопреки законодательству стран пребывания. Если это не наглость и не бесстыдство, то что тогда?!

Именно поэтому представление о равенстве культур ошибочно и противоестественно, антинаучно и бесчеловечно. «Культура», где изнасилованная девочка-подросток «обесчестила» себя и всё «обчество» и тем самым «заслужила» смерть, «культура», обрушивающая кары на семью, вставшую на защиту своего ребёнка, — такая «культура» не может быть равной ничему, что у цивилизованного человека вызывает реминисценции с самим понятием «культура». Кроме, пожалуй, биологических: какая-нибудь отвратительная ядовитая плесень на предметном стекле микроскопа тоже именуется «культурой», и в этом есть даже какой-то сарказм не только филологического свойства.

Сегодня убийства девочек и женщин ради «чести» стали обыденностью европейского судопроизводства, поскольку мы были настолько ленивы и нелюбопытны, что позволили дикарям принести в наш дом свою грязь-«культуру», допускающую такое выводящее нас из себя (ну надо же хоть немножко себя похвалить!) безобразие. Эта проблема обсуждается вяло или не обсуждается совсем — никто не хочет получить клеймо «ксенофоба» и мазать всех иммигрантов одной краской, затрудняя им и без того нелёгкие условия интеграции. Но если нам не удастся предотвратить создание устойчивых, самовоспроизводящихся анклавов этой мерзости, то в результате под угрозой окажутся все, в том числе и хорошие, удачно и охотно интегрирующиеся иммигранты, с облегчением сбрасывающие с себя оковы мракобесия и дикарства — сколь бы ничтожно ни было их число.

В этой связи мне представляются не только неуместными, но и крайне опасными призывы консервативных сил к «возрождению европейских традиций». Нужно быть честным, интеллектуально и нравственно, и отдавать себе полный отчёт: никакой «европейской традиции», которую следовало бы «возрождать», не существует. Общества в Европе в эпоху традиционализма мало, если вообще, отличались от обществ, ныне прозябающих в традициях и дикарстве. Глупо и безответственно тешить себя сказками о «прекрасном прошлом» — мало того, что оно не было прекрасным, так оно и сейчас ещё хватает нас за горло своей отвратительной клешнёй, и сама мысль о «возрождении традиций» является его ужасающим пережитком. Что может быть прекрасного в феодальной раздробленности, цеховом окостенении и бесконечных войнах, в голоде, чуме, холере и охоте на ведьм? А ведь всё это тоже «европейские традиции»! Стоит ли так уж радеть об их «возрождении»?

Есть, правда, пара традиций, что я согласен не столько возрождать, сколько всячески развивать и поддерживать. Это, во-первых, традиция защищать свою свободу от посягательств со стороны всевозможных тиранов и обскурантов, а во-вторых — традиция стремления к постоянному совершенствованию и улучшению окружающей действительности, превращению мира в удобное и безопасное жизненное пространство. Ко всем прочим я отношусь с крайней осторожностью, чего и вам желаю. Тем более никаких поблажек не должно быть в отношении дикарей, расшатывающих устои цивилизации.

Поэтому, как ни крутись, а в консерватории придётся кое-что поменять. Это будет совершенно точное следование как минимум одной очень хорошей и правильной европейской традиции.

Ссылки по теме: